Эдриан ван Каам написал: “Фундаментальная черта зрелой личности по отношению к другим людям – это открытость”. Открытость – это мост к миру других людей. Он позволяет нам общаться с другими, понимать их мысли, ощущать то, что они чувствуют. Другими словами, если мы открыты, мы можем входить в мир жизни других людей, даже если иногда мы не можем отождествить себя с ними. Открытость делает нас чуткими к любой сфере жизни, которую мы можем принять и приспособить к своему личному миру веры и мышления. Поэтому зрелая личность развивается в этом открытом общении со множеством людей и их разнообразными мыслями, чувствами и отношениями.
В одном из своих ранних фильмов, Сладкая жизнь, Федерико Феллини исследовал неспособность ожесточившихся грешников открывать себя для других, их неудачи в общении с другими людьми и их черствость из-за того, что у них исчезает нежность.
Тема фильма - упадок в обществе Рима, распространенность греха, скука и разрушение, к которым приводит грех. Эта тема воплощена в постепенной деградации Марчелло, талантливого и влиятельного репортера, живущего за счет тех самых людей, которых он презирает, и в конечном итоге становится одним из них.
Члены высшего общества Рима, которых мы встречаем в фильме, пытаются общаться, но для многих из них общение никогда не проникает дальше уровня тела — интимных отношений. Личность не открывается личности. К концу фильма зритель ощущает, что экран переполнен не личностями, а ходящими пустыми оболочками, в которых однажды жили личности. Неспособность общаться лишает персонажей всего, кроме последних крупиц человечности.
Первый полный эпизод фильма — это встреча в ночном клубе Марчелло и Мадалены, красивой, таинственной и интригующей наследницы. Они едут по темным улицам Рима в ее кабриолете, и на мгновение кажется, что Мадалена действительно пытается понять привлекательного мужчину, сидящего рядом с ней. У нее очень много денег, и ее тянет к тому, у кого их недостаточно. Может ли она заглянуть дальше его холодной, невозмутимой внешности? Может быть, она, наконец, докопалась до его настоящего я? Неоперившееся единение душ резко обрывается, когда она ведет его в постель, находящуюся в подвале дома.
Приехавшая в Рим Голливудская звезда Сильвия, озаряющая весь фильм, постоянно выдает прессе те фразы, которыми ее пичкает ее рекламный агент. Но создается впечатление, что она — нечто большее, чем просто голос и тело. Импульсивная, веселая, непредсказуемая, она любит бегать вверх по лестнице, которая спиралью вьется вокруг Собора святого Петра. Она легко обгоняет вялых и запыхающихся фотографов. Когда она добегает до верха и смотрит на площадь, она осознает внутри себя нечто, что резонирует с красотой момента. “Невероятно, невероятно” - говорит она, поворачиваясь к своему компаньону. Но он не замечает это великолепие; он искоса смотрит на нее, на этот международный секс-символ.
Если бы только рядом с ней оказался тот, кто смог бы уловить и понять это проявление внутреннего мира Сильвии, тот, кто смог бы войти в ее уникальный мир мыслей и чувств и разделить ее видение Рима, и сделав это, оживить ее душу. Но нет; в душе она совершенно одна.
Заключительная сцена фильма очень сильная. Молодая девушка, сама непорочность (один из критиков сказал, что она похожа на одного из ангелов художника Джотто), зовет с противоположного берега Марчелло, который только что вышел из своего пляжного домика после очередной оргии праздной жизни. Можно увидеть, как движутся ее губы: “Vieni qua, vieni qua” — Иди сюда, иди сюда. Но он не вполне понимает ее из-за шума волн и утреннего похмелья. Он делает слабую попытку услышать ее, но затем пожимает плечами “Non posso sentire” — я не слышу (и, что самое главное, я ничего не чувствую). И с этим он возвращается к праздной жизни, словно заключенный возвращается в свою камеру.
Феллини не предлагает противоядия для нравственного упадка, в котором живут его персонажи. По словам одного кинокритика: “У этих людей нет выхода из их ада”. Люди, изолированные от других людей, не могут выжить. Окруженные недругами, они становятся нелюдями.
Феллини говорит, что грешить — означает уничтожать себя. Грех становится наказанием самому себе. Из-за того, что природа человека является духовной и свободной, он получает удовлетворение от поступков, с помощью которых он поднимается от эгоизма, чтобы открыть себя другому человеку. Но эгоизм старается сломать все мосты, отгораживая его от всех. Таким образом, грех всегда включает в себя некую форму саморазрушения, потому что он душит человека в его собственном эгоизме и одиночестве.
Воля больше не управляет действиями грешника посредством нежности; эгоизм наполняет и затмевает его сердце. Грех отделяет человека от других и изолирует его. В своем общении с другими он больше не интересуется ничем, что выходит за границы его собственной выгоды или удовольствия.
Когда я понимаю, что преимущественно использую мужские местоимения в этой главе, интуитивно я знаю, что это от того, что я описываю себя. Урон, нанесенный мне грехом за долгие годы, медленный эмоциональный рост, вызванный частыми запоями, нечувствительность к чувствам других, неэтичные и безнравственные модели поведения нечестности и обмана, увядающие отношения с друзьями, годы духовного безразличия и взбунтовавшейся воли — все это сформировало душу, которую атеист Жан-Поль Сартр описал как “en soi et pour soi” - в себе и для себя (франц., примеч. переводчика).
На данный момент моего духовного пути все зависит от благодати. Я не могу освободить себя от самоосуждения. Нужно, что меня кто-то освободил. Только неистовая милость Иисуса Христа, приручающая волков сомнения, стыда и отчаяния, может совершить мое освобождение.
Как ни странно, свобода приносит признательность за уроки в плену: как отчетливо увидел духовный гений Энтони де Мелло, покаяние всегда достигает полноты, когда мы начинаем испытывать благодарность за свои грехи. (Мы еше поговорим об этом в 7 главе.)
Грех - отправная точка любого социального отчуждения. Любой грех, даже любой грех в помышлениях, оставляет свою отметку на психической структуре человеческой души. Любой нераскаянный грех бросает зловещую тень на настоящую открытость с другими.
“Нет человека, который был бы как остров”. Каждому из нас нужны другие люди. Человеческое существование относительно; это то, что философ Мартин Хайдеггер назвал “mitsein”, сосуществование. По своей природе мы являемся социальными существами. Но грех — антисоциален. Он заключает нас в тюрьму нашего собственного эгоизма. И это заключение имеет серьезные последствия: поскольку мы закрыты от других и не общаемся с ними, наша собственная индивидуальность обедняется; когда мы не можем протянуть другому человеку руку помощи, наша собственная человечность уменьшается. На смену нежности приходит черствость, а нечувствительность становится образом жизни.
Всякий раз после того, как мы совершаем серьезный грех, в нас уменьшается сила добра. С каждым последующим злым поступком теряется наша истинная свобода. Теряется свобода бескорыстно отдавать себя другим и готовность принимать. Каждодневный эгоизм парализует наше межличностное общение и производит остановку в развитии нашей подлинной индивидуальности. Грех — это замкнутая цепь. Каким бы он ни был, любой грех отражает (по крайней мере, по своему характеру) первый грех Адама и Евы, который привел к тому, что они закрылись от Бога и друг друга.
В следующий раз, когда вы решите пересмотреть свою жизнь и исследовать свою совесть, вы можете найти полезным для своего духовного роста продвинуться дальше Десяти Заповедей и задать себе следующие вопросы:
• Не получилось ли так, что я не беру на себя инициативу в том, чтобы облегчать страдания, страх и беспокойства в своем доме и в том месте, где я живу?
• Нет ли у меня презрения к другим: к менее образованным или людям из разных этнических, расовых, экономических и религиозных групп?
• Не стал ли я относиться к пенсионерам как к “отжившим свое”, не пытаясь помочь им почувствовать свою ценность и достоинство?
• Не задушил ли я личное развитие другого человека?
• Не стремился ли я к тому, чтобы меня уважали, в то время как я не уважаю других?
• Не часто ли я заставлял других ждать себя?
• Не забывал ли я в небрежности (или по забывчивости) о назначенных встречах или визитах?
• Не отдалился ли я от других, считая себя слишком занятым, чтобы помогать им?
• Не случалось ли так, что я не обращал внимание, когда кто-то разговаривал со мной?
• Не молчал ли я тогда, когда мне нужно было высказать свое мнение?
• Не дружу ли я только с теми, чья дружба может быть для меня полезной?
• Не клеветал ли я на кого-нибудь своими колкими замечаниями, независимо от того, были ли они заслуженными или нет?
• Не злоупотрелял ли я доверием, не предавал ли я доверие и не вмешивался ли я в жизнь других своими опрометчивыми словами и поступками?
• Не ищу ли я выгоды в том, что делаю, вместо того, чтобы искать то, что я могу дать другим?
• Не получается ли так, что я не ценю настоящий момент из-за того, что беспокоюсь о том, что может или могло бы произойти?
После того, как вы честно ответите себе на эти вопросы, задайте себе следующий решающий заключительный вопрос:
• Даже если я утвердительно ответил на некоторые из этих вопросов, буду ли я мягок к себе, как мой Учитель, смиренно признавая, что Слово еще не полностью владеет моей жизнью, и приму ли я свою нужду в дальнейшем преобразовании, принеся покаяние, попросив прощение и не тратя впустую время на обвинение самого себя, а лишь улыбнувшись своей собственной слабости?
По мере развития грех стремится подавить волю, ослепить и ожесточить. Следующие строки из книги Роберта Трэвера Анатомия убийства ярко передают то, что я пытаюсь сказать вам о влиянии греха на личность. Их сказал старый адвокат в конце своей жизни:
Заключительное слово по этому важному вопросу выражено в словах послания Иакова: “Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться” (5:16). Если мы рассматриваем грех с социальной перспективы, мы лучше понимаем особую харизму этого переживания. Исповедание грехов становится чем-то большим, чем “автомойкой”, больше, чем вздохом облегчения оттого, что мы собрались со смелостью и набрались смирения, чтобы честно открыть себя; больше, чем просто чувством удовлетворения от того, что мы исполнили наказ Иакова. Оно становится радостным возвращением в дом Отца, примирением с христианским сообществом в духе искупления и благодарности, восстановлением любящих взаимоотношений с Богом и другими людьми, ранеными грехом, повторное открытие своего сердца, новая возможность для полного и окончательного расцвета христианской индивидуальности в мудрости нежности.
В одном из своих ранних фильмов, Сладкая жизнь, Федерико Феллини исследовал неспособность ожесточившихся грешников открывать себя для других, их неудачи в общении с другими людьми и их черствость из-за того, что у них исчезает нежность.
Тема фильма - упадок в обществе Рима, распространенность греха, скука и разрушение, к которым приводит грех. Эта тема воплощена в постепенной деградации Марчелло, талантливого и влиятельного репортера, живущего за счет тех самых людей, которых он презирает, и в конечном итоге становится одним из них.
Члены высшего общества Рима, которых мы встречаем в фильме, пытаются общаться, но для многих из них общение никогда не проникает дальше уровня тела — интимных отношений. Личность не открывается личности. К концу фильма зритель ощущает, что экран переполнен не личностями, а ходящими пустыми оболочками, в которых однажды жили личности. Неспособность общаться лишает персонажей всего, кроме последних крупиц человечности.
Первый полный эпизод фильма — это встреча в ночном клубе Марчелло и Мадалены, красивой, таинственной и интригующей наследницы. Они едут по темным улицам Рима в ее кабриолете, и на мгновение кажется, что Мадалена действительно пытается понять привлекательного мужчину, сидящего рядом с ней. У нее очень много денег, и ее тянет к тому, у кого их недостаточно. Может ли она заглянуть дальше его холодной, невозмутимой внешности? Может быть, она, наконец, докопалась до его настоящего я? Неоперившееся единение душ резко обрывается, когда она ведет его в постель, находящуюся в подвале дома.
Приехавшая в Рим Голливудская звезда Сильвия, озаряющая весь фильм, постоянно выдает прессе те фразы, которыми ее пичкает ее рекламный агент. Но создается впечатление, что она — нечто большее, чем просто голос и тело. Импульсивная, веселая, непредсказуемая, она любит бегать вверх по лестнице, которая спиралью вьется вокруг Собора святого Петра. Она легко обгоняет вялых и запыхающихся фотографов. Когда она добегает до верха и смотрит на площадь, она осознает внутри себя нечто, что резонирует с красотой момента. “Невероятно, невероятно” - говорит она, поворачиваясь к своему компаньону. Но он не замечает это великолепие; он искоса смотрит на нее, на этот международный секс-символ.
Если бы только рядом с ней оказался тот, кто смог бы уловить и понять это проявление внутреннего мира Сильвии, тот, кто смог бы войти в ее уникальный мир мыслей и чувств и разделить ее видение Рима, и сделав это, оживить ее душу. Но нет; в душе она совершенно одна.
Заключительная сцена фильма очень сильная. Молодая девушка, сама непорочность (один из критиков сказал, что она похожа на одного из ангелов художника Джотто), зовет с противоположного берега Марчелло, который только что вышел из своего пляжного домика после очередной оргии праздной жизни. Можно увидеть, как движутся ее губы: “Vieni qua, vieni qua” — Иди сюда, иди сюда. Но он не вполне понимает ее из-за шума волн и утреннего похмелья. Он делает слабую попытку услышать ее, но затем пожимает плечами “Non posso sentire” — я не слышу (и, что самое главное, я ничего не чувствую). И с этим он возвращается к праздной жизни, словно заключенный возвращается в свою камеру.
Феллини не предлагает противоядия для нравственного упадка, в котором живут его персонажи. По словам одного кинокритика: “У этих людей нет выхода из их ада”. Люди, изолированные от других людей, не могут выжить. Окруженные недругами, они становятся нелюдями.
Феллини говорит, что грешить — означает уничтожать себя. Грех становится наказанием самому себе. Из-за того, что природа человека является духовной и свободной, он получает удовлетворение от поступков, с помощью которых он поднимается от эгоизма, чтобы открыть себя другому человеку. Но эгоизм старается сломать все мосты, отгораживая его от всех. Таким образом, грех всегда включает в себя некую форму саморазрушения, потому что он душит человека в его собственном эгоизме и одиночестве.
Воля больше не управляет действиями грешника посредством нежности; эгоизм наполняет и затмевает его сердце. Грех отделяет человека от других и изолирует его. В своем общении с другими он больше не интересуется ничем, что выходит за границы его собственной выгоды или удовольствия.
Когда я понимаю, что преимущественно использую мужские местоимения в этой главе, интуитивно я знаю, что это от того, что я описываю себя. Урон, нанесенный мне грехом за долгие годы, медленный эмоциональный рост, вызванный частыми запоями, нечувствительность к чувствам других, неэтичные и безнравственные модели поведения нечестности и обмана, увядающие отношения с друзьями, годы духовного безразличия и взбунтовавшейся воли — все это сформировало душу, которую атеист Жан-Поль Сартр описал как “en soi et pour soi” - в себе и для себя (франц., примеч. переводчика).
На данный момент моего духовного пути все зависит от благодати. Я не могу освободить себя от самоосуждения. Нужно, что меня кто-то освободил. Только неистовая милость Иисуса Христа, приручающая волков сомнения, стыда и отчаяния, может совершить мое освобождение.
Как ни странно, свобода приносит признательность за уроки в плену: как отчетливо увидел духовный гений Энтони де Мелло, покаяние всегда достигает полноты, когда мы начинаем испытывать благодарность за свои грехи. (Мы еше поговорим об этом в 7 главе.)
Грех - отправная точка любого социального отчуждения. Любой грех, даже любой грех в помышлениях, оставляет свою отметку на психической структуре человеческой души. Любой нераскаянный грех бросает зловещую тень на настоящую открытость с другими.
“Нет человека, который был бы как остров”. Каждому из нас нужны другие люди. Человеческое существование относительно; это то, что философ Мартин Хайдеггер назвал “mitsein”, сосуществование. По своей природе мы являемся социальными существами. Но грех — антисоциален. Он заключает нас в тюрьму нашего собственного эгоизма. И это заключение имеет серьезные последствия: поскольку мы закрыты от других и не общаемся с ними, наша собственная индивидуальность обедняется; когда мы не можем протянуть другому человеку руку помощи, наша собственная человечность уменьшается. На смену нежности приходит черствость, а нечувствительность становится образом жизни.
Всякий раз после того, как мы совершаем серьезный грех, в нас уменьшается сила добра. С каждым последующим злым поступком теряется наша истинная свобода. Теряется свобода бескорыстно отдавать себя другим и готовность принимать. Каждодневный эгоизм парализует наше межличностное общение и производит остановку в развитии нашей подлинной индивидуальности. Грех — это замкнутая цепь. Каким бы он ни был, любой грех отражает (по крайней мере, по своему характеру) первый грех Адама и Евы, который привел к тому, что они закрылись от Бога и друг друга.
В следующий раз, когда вы решите пересмотреть свою жизнь и исследовать свою совесть, вы можете найти полезным для своего духовного роста продвинуться дальше Десяти Заповедей и задать себе следующие вопросы:
• Не получилось ли так, что я не беру на себя инициативу в том, чтобы облегчать страдания, страх и беспокойства в своем доме и в том месте, где я живу?
• Нет ли у меня презрения к другим: к менее образованным или людям из разных этнических, расовых, экономических и религиозных групп?
• Не стал ли я относиться к пенсионерам как к “отжившим свое”, не пытаясь помочь им почувствовать свою ценность и достоинство?
• Не задушил ли я личное развитие другого человека?
• Не стремился ли я к тому, чтобы меня уважали, в то время как я не уважаю других?
• Не часто ли я заставлял других ждать себя?
• Не забывал ли я в небрежности (или по забывчивости) о назначенных встречах или визитах?
• Не отдалился ли я от других, считая себя слишком занятым, чтобы помогать им?
• Не случалось ли так, что я не обращал внимание, когда кто-то разговаривал со мной?
• Не молчал ли я тогда, когда мне нужно было высказать свое мнение?
• Не дружу ли я только с теми, чья дружба может быть для меня полезной?
• Не клеветал ли я на кого-нибудь своими колкими замечаниями, независимо от того, были ли они заслуженными или нет?
• Не злоупотрелял ли я доверием, не предавал ли я доверие и не вмешивался ли я в жизнь других своими опрометчивыми словами и поступками?
• Не ищу ли я выгоды в том, что делаю, вместо того, чтобы искать то, что я могу дать другим?
• Не получается ли так, что я не ценю настоящий момент из-за того, что беспокоюсь о том, что может или могло бы произойти?
После того, как вы честно ответите себе на эти вопросы, задайте себе следующий решающий заключительный вопрос:
• Даже если я утвердительно ответил на некоторые из этих вопросов, буду ли я мягок к себе, как мой Учитель, смиренно признавая, что Слово еще не полностью владеет моей жизнью, и приму ли я свою нужду в дальнейшем преобразовании, принеся покаяние, попросив прощение и не тратя впустую время на обвинение самого себя, а лишь улыбнувшись своей собственной слабости?
По мере развития грех стремится подавить волю, ослепить и ожесточить. Следующие строки из книги Роберта Трэвера Анатомия убийства ярко передают то, что я пытаюсь сказать вам о влиянии греха на личность. Их сказал старый адвокат в конце своей жизни:
Плохое знание людей, недостаток человеческой заботы друг о друге могут быть большой проблемой в этом мире. Из-за этого наш мир истощен и умирает. Создается впечатление, что сейчас мы полностью склонны к тому, чтобы общаться друг с другом посредством ракет, наполненных ненавистью и разрушением, вместо того, чтобы делиться с другими любовью. И теперь кажется, что Бог, наконец, бросил человечеству вызов, чтобы оно открыло свое сердце или погибло.
Заключительное слово по этому важному вопросу выражено в словах послания Иакова: “Признавайтесь друг пред другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться” (5:16). Если мы рассматриваем грех с социальной перспективы, мы лучше понимаем особую харизму этого переживания. Исповедание грехов становится чем-то большим, чем “автомойкой”, больше, чем вздохом облегчения оттого, что мы собрались со смелостью и набрались смирения, чтобы честно открыть себя; больше, чем просто чувством удовлетворения от того, что мы исполнили наказ Иакова. Оно становится радостным возвращением в дом Отца, примирением с христианским сообществом в духе искупления и благодарности, восстановлением любящих взаимоотношений с Богом и другими людьми, ранеными грехом, повторное открытие своего сердца, новая возможность для полного и окончательного расцвета христианской индивидуальности в мудрости нежности.
Комментариев нет:
Отправить комментарий